Мать лежала, прибитая к полу. Страдание не ушло с лица даже после смерти. Мертвая, она смотрела на Курдюмова широко раскрытыми от ужаса глазами.

Курдюмов осторожно, словно боясь сделать матери больно, закрыл глаза. Потом достал из шкафа в прихожей щипцы и выдернул гвозди. Сначала из ладоней, потом из ног. Гвозди были большие. И Курдюмов никак не мог их вытащить. Не было опоры для рычага. Не сразу он догадался взять стопку книг. Они и послужили такой опорой. «Они прибивали ее живую. Зачем? Что она им сделала? - думал он, вырывая очередной гвоздь из пробитой насквозь ноги. - Боевики издевались над ней. Ради боли. Страдания. Неужели боль может быть в радость? Если даже это боль чужая?». Наконец гвозди были вынуты. Он сложил руки матери, большие натруженные руки, на груди, не зная, что делать дальше. Дверь в соседнюю комнату была закрыта. И он боялся туда войти. Ноги никак не хотели переступить порог неизвестности. Он еще слабо надеялся, что жена и дочь спаслись. Может быть, их не было дома, когда ворвались боевики. И понимал, что это слабая надежда. И все же пока он не открыл дверь, он на что-то надеялся. Хватался за последнюю надежду, как за соломинку.

С ним происходило что-то странное. С одной стороны, он что-то чувствовал. Чувствовал непомерность беды, внезапно свалившейся на него. И эта беда раздавила его. Он чувствовал себя совершенно беспомощным, как маленький мальчик. Его, годовалого, щипал гусак в голый живот. Мать куда-то отлучилась. И он был один. Гусак щипал очень больно. А может, гусыня, защищавшая гусят. И он орал от боли и страха. И не мог ничего сделать. Шрамы у него остались на всю жизнь. А то, что он увидел, теперь не поддавалось никакому разумному объяснению. И он бесцельно то ходил по комнате, где на полу лежала в пятнах застывшей крови его мать, то садился на стул и тупо смотрел в пол. У него словно исчезло сознание. И он не идентифицировал свои ощущения, все, что он видел, с собой, наблюдая за своими хаотичными действиями как бы со стороны. Словно он - это не он. А кто-то другой. Кто - он не знал. И не пытался узнать. А потом, решившись, разом, решительно направился к двери в другую комнату и толкнул ее.

Жена и дочь были в комнате. Дочь на кровати. Прежде чем их убить, над ними надругались. Это он понял сразу. Достал из шкафа чистые простыни и прикрыл их давно остывшие тела. «Что делать? Что делать?» - как электродрель, сверлило в голове. Ах, да. Их надо похоронить. Но как? Гробы нигде не достать. Значит, придется в коврах. Их почему-то боевики не взяли. Наверное, искали золото и деньги. И только. Вещи и мебель их не интересовали.

Он встал на стул и снял со стены один ковер. Потом другой. Как радовалась жена, когда они смогли их купить. Тогда она была почти девочка с пшеничными густыми волосами и прозрачной, родниковой синевой глаз. Он думал об этом, а руки его автоматически действовали. Он расстелил ковер на полу, потом осторожно поднял и положил на него тело дочери и завернул. То же он проделал с трупами жены и матери. Теперь надо было найти машину. Сделать это было сложно. Кому охота связываться с мертвыми? И все же надо попытаться. Курдюмов вышел на улицу. И стал терпеливо ждать. Спешить ему было некуда. Иногда проходили редкие прохожие. Он не обращал на них внимание. Как и они на него. У каждого были свои проблемы. Рядом дымились разрушенные дома. Город недавно пережил тяжелые бои. И был, как тяжелораненый. Но город - что? Его рано или поздно отстроят. А людей убитых не вернешь. Как не вернешь мать, жену, дочь. Для него они вмещали то понятие, которым мы обозначаем жизнь. Этой жизни теперь не было. Зачем тогда жить ему? Жить с такой невыносимой болью. Она никогда не пройдет. Он это твердо знал. И в этот момент увидел, как из соседнего переулка вывернула неотложка. Курдюмов поднял руку. Неотложка остановилась рядом с ним и водитель, пожилой чеченец, давно не бритый, в щетине густых с проседью волос, с плохо скрываемой злобой спросил: «Чего надо?».

- Мне нужно отвезти на кладбище мать.

- Зачем? Люди хоронят прямо во дворах.

- Я не могу так.

- Это будет дорого стоить.

- Сколько?

Водитель заломил огромную сумму.

- Я согласен, - сказал Курдюмов. - Заезжайте в этот двор. - И показал на многоэтажную коробку. - Третий подъезд.

Когда он подошел к своему подъезду, машина уже стояла там. Курдюмов топтался рядом с кабиной водителя.

- Чего тебе надо? - так же неприязненно спросил тот.

- Мне некому помочь. А один я, боюсь, не справлюсь. Может, вы поможете?

- Я не носильщик. Мы так не договаривались.

- Я доплачу.

- Черт бы тебя забрал, - проворчал злобно водитель. - Пошли.

Они принесли в ковре труп матери. И положили в машину.

- Ты чего не садишься? - спросил водитель. - У меня мало времени.

- Там еще два мертвых человека, - он не мог выговорить слово «трупы».

- Ты же говорил, что одна мать. Кто там еще?

- Жена и дочь.

В лице чеченца прошло какое-то движение. Он хотел что-то сказать. Но передумал. Молча, вылез из кабины и пошел в подъезд.

Когда они уже сидели в машине, водитель спросил:

- Чем ты им так насолил?

- Не знаю.

- А топор, зачем взял?

- У меня нет лопаты. Буду топором копать землю.

- У меня есть лопата дома. Заедем - возьмем.

- Спасибо.

Машина уже катила по разбитой снарядами мостовой. Мимо обгоревших танков, самоходок, брошенного разбитого оружия.

- А где был ты?

- Ездил в Ставропольский край. Искал новое место для жизни.

- Нашел?

- Нет. Мы не нужны здесь и не нужны там. - Проехали мимо сквера. Сколько раз он бывал здесь. Гулял с будущей женой. Потом с маленькой дочкой. Теперь в сквере часть деревьев была срезана снарядами. Часть обгорела. Среди деревьев сиротливо стояли деревянные подобия крестов. - Мог бы похоронить здесь, - сказал водитель.

- Я хочу по-людски. На кладбище, - упрямо ответил Курдюмов. Водитель ничего не сказал, только резко переключил скорость.

Скоро машина остановилась у частного дома.

- Я сейчас. Только возьму лопату, - сказал водитель. Он действительно вернулся скоро.

- Только одна, - сказал он и вручил Курдюмову. Держи.

Когда они медленно тронулись, объезжая то горы кирпича, то упавшие деревья, то сожженную военную технику, водитель спросил:

- Ты кто?

- Как - кто? - не понял Курдюмов.

- Ну, где работал до войны?

- Инженером в электрических сетях. А вы грозненец?

- Нет. Я из Шатойского района недавно приехал.

-Зачем?
- У меня была маленькая мельница. На ручье. Горские крестьяне привозили молоть кукурузу. Я брал мукой за помол. Тем и жил. А потом не стало кукурузы. Есть стало нечего. И я приехал сюда. В город. Здесь можно прокормиться. Родственники дали вот эту бывшую «скорую помощь». Ею и кормлюсь. Вожу людей: кому куда надо. Чаще всего на кладбище. Невеселый заработок. Но есть-то хочется... Ты бывал в Шатайском районе?
- Был. Проводили свет в отдаленные аулы. На фермы.
- Жить надо там, а не здесь, - сказал водитель. - Ненавижу город. Он мертвый. Люди мертвые. Только кажется, что живут. Вот и ты мертвый. Заработаю денег и уеду к себе. В горы. Там жили мои предки. Оттуда нас, как зверей согнали в сорок четвертом году и отправили в Казахстан. За что? Кто-то ушел к немцам. Но разве среди русских не было предателей? А наказали нас. Всех. Целый народ. Нас выслали в Восточный Казахстан. В Лениногорск. Я там работал в шахте. А мне снилась мельница. Горные луга. Бег воды по камням. Когда вернулись из ссылки, нам не разрешили вернуться в горы. Считали, что мы станем бандитами. И будем давать убежище бандитам. Отец мой, Мусост, четыре раза увозил нас в горы. Четыре раза мы строили дом. И каждый раз приходила милиция, пригоняли бульдозер и дом сносили. Это правильно? Почему я не могу жить, где хочу? В горах, ты знаешь, самый здоровый климат: прохладное лето, мягкая зима, на лугах трава густая, как волосы у молодой девушки. Вода в родниках слаще меда. Там можно прокормить сотни тысяч людей, если заняться животноводством. Не давали. Согнали всех на равнину, вот тебе и безработица. Десятки тысяч чеченцев каждую весну уезжали на заработки в Центральную Россию, в Сибирь. Почему? Разве это дело - работать не дома, а где-то.

А колхозы создавали в тридцатые годы... Согнали людей на площадь и сказали: записывайтесь в колхоз. Кто не запишется - отправим на лесозаготовки в Сибирь. Больше своих гор не увидите. Вот так с нами разговаривали. Какие колхозы могут быть в горах? Там земли практически нет. Там только каждый себе хозяин. Поставил дом на поляне. Тут тебе и огород, и выпас, и заготовка сена на зиму. Причем здесь колхоз? Молиться не разрешали. Я мусульманин. Почему я должен втайне молиться? Это все к тому, что народ должен жить, как он считает нужным. Нельзя его, как быка, запрячь в ярмо и только погонять палкой. Направо нельзя, налево нельзя...
«Что он оправдывается?- думал Курдюмов. - Что сделано, то сделано. И ничего уже не вернуть».

- Чертов город, когда он кончится! - горячился водитель. - Пять метров нельзя по-человечески проехать. Рушить - все мастера. Восстанавливать - никого. Целыми днями здоровые, как быки, парни толкутся с оружием в городе. А чего толкутся? Лучше бы улицы, дворы расчистили. Убитых всех похоронили. Во многих домах, в подвалах, завалах мертвые лежат. Как дальше жить? Что делать? Ты чего молчишь?

- Будете молиться своим богам. Вы получили, что хотели.

- Я хотел не этого. Я хотел жить, как хочу.

- Так не бывает.

- Почему? Потому что у каждого свое представление о жизни. Это только кажется, что все хотят одного и того же.

Машина, наконец, вырвалась из города. Но дорога стала еще хуже. Асфальт размолотили гусеницы танков, и машина не ехала, а ползла, переваливаясь с колдобины на колдобину. До кладбища оставалось совсем немного. Каких-то один-два километра. Это чувствовалось уже потому, как вдоль дороги стали все чаще попадаться свежие холмики. С крестами и без них.

- Наших тоже намолотили федералы, - как бы полемизируя с молчащим Курдюковым, сказал водитель. - У меня сын погиб. Два племянника. И так во многих семьях. Не одни русские погибали. Думали, вот прогоним гаски и заживем, как надо. А стало еще хуже. Проложили дорогу в рай. Счастья на чужой крови не бывает... И оружием его не добывают. А чем?
- Не знаю. Наверное, трудом, терпением, желанием понять другого. Это только кажется, что с оружием легче решать проблемы. Это как идти к горизонту. Кажется, вот дойду до соседней горы, дерево, обрыва - и он откроется, как откровение. А он всякий раз только отодвигается. То же и со счастьем. Кажется, вот поступлю в вуз, получу диплом и буду счастлив. А счастья нет. Хочется чего-то другого. Ну, хорошо, устроюсь на престижную работу, буду хорошо зарабатывать, люди будут уважать. Вот это и будет счастьем. Сделал, что хотел, а чего-то опять не хватает для ощущения полноты жизни. Думал, все - женюсь на девушке, которую люблю, буду уж точно буду счастлив. А счастье опять ускользает, как горизонт. А счастье - это, наверное, просто жить в согласии с совестью. Вот и все. Теперь, кажется, вернись к жизни мать, жена, дочь, и это и было бы счастьем. Полным... Пока мы счастливы, мы не замечаем счастья. Мечемся, ждем все время чего-то другого. И понимаем, что были счастливы, только когда его потеряем.

- Жить как будешь дальше?

- Не знаю.

- А где?

- Тоже не знаю.

- Тебе надо уезжать.

- Надо.

Машина остановилась у кладбищенской низкой ограды.

- На кладбище заезжать не стоит. Там негде хоронить. Хорони у ограды, - сказал водитель.

Курдюмов вылез из кабины, открыл дверцу салона.

- Подожди, я помогу, - водитель залез в кузов. И они положили три свернутых тяжелых рулона на пыльную траву.

Курдюмов достал деньги, чтобы рассчитаться.

- Успеешь, - сказал водитель. - Я посижу, покурю. Тихо здесь. Курдюмов нерешительно взял лопату, осмотрелся. Сделал несколько шагов вдоль ограды. В тени старой, полузасохшей акации.
- Там не копай. Корни будут мешать,- предупредил водитель. Курдюмов сделал еще несколько шагов и вогнал блестящее лезвие лопаты в податливую жирную землю. Скоро ему стало жарко. Он снял пиджак и остался в одной рубашке. Был конец октября. Дул по-зимнему резкий ветер. Но Курдюмов не ощущал его обжигающего дыхания. Пот тек по лицу ручьем, стекал с головы за ворот рубашки. Курдюмов углубился уже на три штыка, а водитель почему-то не уезжал. Поглядывал на него. Наконец, когда Курдюмов углубился на пять штыков, он поднялся, подошел к нему и коротко сказал:

- Отдохни. Давай я. - И спрыгнул в яму. - Здесь копать - одно удовольствие. Не то что в корнях. Один галечник.

Водитель стал не спеша копать. Земля методично вылетала на образующийся бруствер:

- В этом деле главное - не спешить. Не загнать себя раньше времени, -сказал он. - Я эту науку усвоил еще на войне с немцами. Сколько окопов пришлось покупать! Кровавые мозоли с рук не сходили.

- Зачем вы мне помогаете? Я же русский, - спросил Курдюмов.

- Потому и помогаю. У чеченцев всегда найдется сто родственников. Они помогут. А тебе кто поможет? Ты тут сутки один копать будешь. Можешь не успеть. Самого рядом кто-нибудь пристрелит. Сейчас шпаны много развелось. И каждый со стволом. Так что я тебе вроде вместо охраны побуду.

- Зачем?

- А черт его знает. Ты человек и я человек, - сказал водитель с придыханием, выворачивая лопатой камень. - Почему так получается: хочешь как лучше, а получается мерзость? Смотри, что у нас вышло. Школы закрыты, заводы тоже. Это жизнь? Хотели же чего-то другого. Более разумного по сравнению с той жизнью, что была. Оказалось же в сто раз хуже. Все дерьмо, что раньше пряталось и было незаметно, теперь стала задавать во всем тон. Какой пример для мальчишек? Ведь другого они не видят. Для них человек с оружием - вот главный пример. Кто им объяснит, что главное не это? А человек с книгой, с плугом. Что-то не так у нас получается. Но пойди, скажи об этом людям с оружием. Они понятия о работе не имею. Зачем? Грабить, убивать легче. Можно сразу разбогатеть. Небось, видел, на каких машинах многие боевики разъезжают. Это справедливость? Уеду к себе в горы, чтобы ничего этого не видеть. Люди потеряли разум. - Водитель поплевал на ладони и снова принялся долбить землю. - Внизу она спрессованная, как камень. Вот так и некоторые люди: сверху мягкий, податливый, а внутри - твердый, как камень. Ты, наверное, такой?

- Не знаю.

- Я знаю. Давай, слазь сюда. Еще пару штыков и хорош.

Курдюмов помог водителю выбраться из ямы, а сам спрыгнул в зияющую черную пустоту. «Дорога в Эдем, - подумал он. — Вот так всегда. Думаешь, она ведет в рай, а попадаешь в ад». Он остервенело долбил твердую, как железо, землю, как будто в этом был сейчас весь смысл жизни.

- Хватит, - донесся до его слуха голос водителя. - Давай руку.

Он нагнулся и помог Курдюмову выбраться. - Я предлагаю так: постелить один ковер вниз, а двумя прикрыть их чтобы земля не попадала на лица.

Так они и поступили.

- Отойди, - сказал водитель. - Я начну, тебе будет слишком больно. Когда вырос сырой холм, чеченец произнес сожалением:

- Жаль, нет креста. Все должно быть по закону.

- Какому? - спросил Курдюмов.

- Божескому. А бог один на всех. Как ты его не называй, - ответил водитель. Он пошел к машине и скоро вернулся с бутылкой водки с двумя пластмассовыми стаканчиками. - Держи, - протянул один из них Курдюмову. - Надо помянуть. Пусть земля Им будет пухом. А теперь поехали. Здесь опасное место. Куда тебя подбросить?

- До дороги на Горячеводск. Может, будет машина. Проголосуют.

Они проехали консервный завод. Точнее, то, что от него осталось. Сзади их нагоняла машина. Водитель остановился. Вышел и проголосовал. Что-то спросил по-чеченски, потом сказал Курдюмову:

- Тебе повезло. Они едут в Моздок. Не бойся. Я их знаю. Они ничего тебе плохого не сделают.

- Хуже мне сделать уже нельзя, - сказал Курдюмов. И протянул водителю деньги. Тот решительно отвел его руку.

- Они тебе сейчас нужны больше, чем мне. - И пошел к машине. Остановился, оглянулся:

- Как тебя звать? Курдюмов Андрей.

- А я Ваха. По-чеченски это значит «живи долго».

- Живи долго, Ваха.

- И ты.

Жигуленок, в который сел Курдюмов, стал быстро набирать скорость. Дорога на этом участке была неплохая.

Курдюмов обернулся. Ваха все еще стоял на том же месте, словно придавленный какой-то непосильной думой. И в этот момент неведомая сила подбросила машину высоко в воздух, а вместе с нею в небо взвился сноп огня. «Слава Богу, что всё кончилось»,- успел подумать Курдюмов, прежде чем его тело разлетелось на части.

- А, черт, - сказал с досадой Ваха. - Черт бы забрал вас всех с этой войной!». Потом сел в машину, развернулся и погнал ее в сторону города.