Накануне 9 мая 1976 года редакция газеты предложила мне написать к дате статью о том, как зверствовали фашисты в Одессе, и как простое население сопротивлялось немцам и румынам и помогало друг другу. Я тогда только уволилась из Медина и подумала, что материал из архивов Психиатрической больницы, где у меня осталось много знакомых на кафедре, будет необычным и свежим. О положении несчастных душевнобольных, которых оккупанты уничтожали без всякой жалости, мало кто писал.

Действительно, удалось застать еще тех врачей, кто помнил дни оккупации и узнать, что они пытались спасти, кого можно, таким способом. На тех больных, по которым внешне нельзя было определить заболевание, при малейшей опасности «проверки» надевались белые халаты и больные изображали санитаров и сестер. По уходе проверки больные снимали халаты и укладывались в постель.

Но этого материала мне показалось мало. Я взяла в редакции ходатайство о допущении меня к архивам государственной научной библиотеки и отправилась туда.

Углубилась в чтение подлинных документов 1942-1945 годов. Сначала только одесских. Потом попросила предоставить и другие.

Наверное, нельзя было это делать.

Мне, во всяком случае.

Я читала строчки на пожелтевшей бумаге, написанные на машинке или от руки. Подписанные очевидцами чернилами, простой перьевой ручкой, а поверху стояла лиловая или синяя печать райисполкома или местного комитета компартии, эти странички были мертвы, но с них доносилось еще живое дыхание тех, кто погибал страшной смертью в жуткие годы. От руки немцев, или румын, или своих же соседей и близких людей.

Мир перевернулся.

Одесса: справка. На Новом базаре пойманы две прятавшиеся старые женщины - еврейки. Их раздели догола, привязали друг к другу и проехали по ним танком. На проезжей части улицы осталось полоса кровавого месива, с проступающими из нее желтыми кусками внутреннего жира.

Одесса: справка. Бабушка спрятала маленького внука на чердаке в цинковой старой выварке, забросав его мусором. Соседка выдала. Их расстреляли обоих, бабушку и ребенка в центре двора.

Львов: рассказ очевидца. Несколько немецких офицеров развлекались вечером выпивкой и болтали. Один из них похвастал, что может разрубить ребенка ровно пополам одним ударом топора. Выскочили на улицу и поймали первого-попавшегося мальчика 8 лет. Долго, с обсуждениями, укладывали его получше, ноги коленками под себя, руки локтям внутрь, голову нагнуть и вниз. Офицер приготовился, прицелился и рубанул. Все захлопали, получилось! Ровно пополам.

Село: какое не помню. Немец заходит в хату, требует яйца и мясо. Хозяйка кричит, ничего нету, уже все забрали. Немец хватает с лавки ребенка двух лет и кидает его в отверстие горящей плиты.

Маленький город на Западе Украины: название тоже не помню. Вошли немцы, требуют выдать евреев. В школе учительница, ведет занятия в 4-м классе. Выводит на улицу девочку-еврейку, 12 лет. Просит у немцев пистолет, велит девочке стать перед ней на колени и поднять кверху лицо. Стреляет ей в лицо. Лицо разлетается на куски. Она учила эту девочку 4 года.

Село: центральная Украина. Название не помню. Полицаи нашли в погребе спрятавшуюся мать-еврейку с девочкой 6-ти лет. Людей сгоняют на площадь и велят смотреть. Мать тоже. Девочку вешают на дереве головой вниз и постепенно сдирают с нее кожу, кусочками. Несколько человек селян, смотревших на это, ослепли.

А я онемела. Это только малая часть тех документов, которые я прочитала, и запомнила. Были вещи, которые даже сейчас я не могу описать и забыть.

Никогда не расскажу и не опишу. Это невозможно.

Их было неимоверно много, пожелтевших хрупких листов, сшитых в папки, за которыми кровь, боль, страх, смерть, подлость, предательство, неимоверная, не укладывающаяся в голову жестокость. Человеческая. Звери так себя не ведут, не поступают.

Я не могла говорить. Когда хотела говорить, горло сжимала спазма и слова не выходили наружу.

Месяц меня лечили в дневном стационаре ПНД от невроза. От бессонницы. Кололи какими-то уколами. Я хотела найти врача-гипнотизера, который заставит меня забыть все это, такого не нашла.

Статью я не написала. Где-то на антресолях остались черновики к ней.

Я ничего не понимаю. Я не могу это понять. Не хочу, потому что тяжело потом начать складывать слова в фразы. Так, как будто ничего не было.

Меня спрашивают, почему вы пишете жестокие рассказы? Мои рассказы жестокие? Почитайте документы времен Второй мировой войны, когда вся человеческая мерзость всплыла в душах людей наружу и радостно нашла себе выход.

Просто с тех пор я поняла, что такое человек. И описываю его так, как вижу.

Виктория Колтунова