НАШИ ЛИТЕРАТОРЫ

Остров

1 Февраля 2020

     Остров был большой. Голые залысины сутюженных ледниками и ветрами холмов не располагали к душевному покою. Напротив, сулили проблемы. На серых откосах еще лежали проплешины серого, напитанного водой снега. И тут же жались к студеной земле яркие первоцветы. Как они переносили ледяное дыхание Арктики, понять было невозможно. Но они цвети вопреки ветру, стыни, снегу и дождю, злому и колючему, то и дело переходящему в снег.

Авдея Самохина суровость острова не пугала. Он внутренне был к этому готов. Сухогруз с брюхом, набитым бревнами в Игарке, постоял в бухте ровно столько времени, пока старатели вынесут с судна свои вещи. Потом коротко гукнул и пополз по серой воде в пятнах сала, и скоро пропал за горизонтом. Он, как и другие старатели, перетаскал в указанное ему место весь свой нехитрый багаж. Избушка, сляпанная кое-как из плавника, была щелистой. Но это не испугало Авдея. Главное, что цела была крыша. Она была сбита из толстых расколотых бревен плавника и подогнана на совесть.

Перетаскав вещи, продовольствие и все необходимое для недолгого сезона, Авдей прежде всего занялся избушкой. Он по совету Василия Безродного, дальнего родственника жены, поскупился на покупку прочной полиэтиленовой пленки. И теперь понимал, как она была кстати. Едва осмотревшись и затащив вещи в избушку, он, прежде всего в два слоя прибил пленку на крышу. Потом притащил камни и придавил ее ими, чтобы не сорвал ветер, налетающий с океана, покрытого ледяными торосами. Потом он, не спеша так же в два слоя оббил пленкой избушку. С внешней стороны. А с внутренней, где мог, заткнул щели мхом. И когда он проделал эту работу, в избушке сразу стало уютно.

Правда, единственное окошко, закрытое тоже пленкой, пропускало мало света. Но зато психологически казалось, что так теплее.

Авдей знал, как важно при тяжелой работе, которая ожидала его, быть сытым. И потому, отремонтировав избушку, занялся печкой. Он тщательно обследовал ее и остался вполне доволен. Печь была, в общем, целая. Но это была такая малость! Он замазал щели, натаскал с берега плавника, нарубил дров, вскипятил чай и впервые за несколько дней плотно и сытно поел. Гречневая каша с мясными консервами, разогретая на сковородке, оказалась вполне съедобной. Напившись зеленого крепкого чая, он почувствовал себя счастливым. Тут же завалился на лежанку и пролежал почти двенадцать часов.

В окошко пробивался тусклый солнечный свет, и Авдей не утерпел, выглянул за двери. Убедившись, что день действительно обещает быть солнечным, заставил себя вернуться в избушку, сооруженную то ли охотниками за морским зверем, то ли старателями, затопил печь, разогрел консервированный суп, сдобрил его томатной пастой и луком, с удовольствием позавтракал взял лопату, старательский лоток, купленный на Колыме, и отправился по едва заметной тропинке в долину, а по ней уже свернул к ручью. И мысленно поблагодарил неизвестных строителей избушки, которые соорудили ее в очень удобном месте: на невысоком обдуве. Самые свирепые океанские ветры проносились выше него. А в случае обильного таяния снега вода не грозила затопить избушку.

Авдей шел не спеша, как не спеша переделал за несколько дней массу дел, и это спокойствие ему самому нравилось больше всего. Он не хотел поддаваться лихорадке золотоискателей, которые как он слышал, изводили себя недосыпанием и недоедания, экономя на всем время, чтобы больше намыть за короткое, как воробьиный нос, арктическое лето золота.
С тех пор как он выехал из дома, а жил он в шумном южном городе, в двух часах езды от самого теплого в стране моря, он был как в лихорадке. И ждал, когда она пройдет. Но лихорадка не проходила. И он понимал почему. Авдей начинал новую жизнь. Пусть эта жизнь продлится всего-ничего: одно полярное лето и короткую, как горение спички, весну. Но он проживет их, как хотел, как мечтал, мотаясь без толку по ТЭЦ, которую он ненавидел за то, что она обрекла его торчать в четырех стенах, когда мир был так огромен. И его душа жаждала простора и свободы. И он мог сойти с ума среди холодного металла, вздрагивающих машин и турбин, их ровного, убаюкивающего гула. Кому-то этот ровный, мерный гул нравится. Приносил успокоение. Авдей же его ненавидел. Ему казалось, что это музыка смерти его души, его желаний. Он был в этом не виноват. Так случилось, что страна, в которой он жил, дала трещину, как трескается и расходится земля во время сильного землетрясения и в образовавшуюся земную черную утробу, как спичечные коробки, падают дома и все что находится рядом с ними. Потом разверзшиеся части земли, снова сходятся, как будто ничего не произошло, а домов, людей, как и не бывало. Так случилось со страной. Она разверзлась. Поглотила душу Авдея и, казалось, снова сошлась разорванными частями. Но они не срастались. Там и тут страшные провалы, оттуда несло вонью сернистого газа, мерзостью разрушения и опустошения. Все остальное было уже неважно.

Когда это случилось, когда страна в одночасье покатилась, как камень с горы, увлекая за собой другие камни и, наконец, породила страшный, все сметающий на своем пути сель, Авдей был в Якутии, в самом холодном районе мира, но его согревало желтое сияние золота, которое он там добывал, срываясь в тайгу каждую весну, и работал там до поздней осени. Это началось лет пятнадцать назад, когда он однажды загорал в аэропорту, погода была нелетная, он маялся от безделья, неизвестности и познакомился с золотодобытчиками. Веселыми, собранными парнями. Они выделялись среди других пассажиров, застрявших в аэропорту, своей собранностью, уверенностью. Они спокойно пережидали непогоду, как неизбежное зло и ждали вылета. Когда по радио дали обнадеживающую сводку, и пассажиры стали мало-помалу рассасываться, Авдей уже познакомился с ними, угостил их кубанской таранью, которая, стоило надорвать шкурку, истекала жиром, а они его - ледяным чешским пивом, узнали, что он электрик и тракторист, и стали звать его с собой на Колыму, убеждая, что он за шесть месяцев сезона заработает больше, чем за три года в своем южном городе. Авдей посмеивался, потягивал пивко, не принимая слишком близко к сердцу, что они говорили. И когда те настояли записать адрес, где их искать, он это сделал больше под их давлением, не думая, что он когда-нибудь ему пригодится. Но приехав домой, Самохин к своему удивлению обнаружил, что у него все валится из рук. И город, который был ему дорог, стал, скучен и однообразен. И работа, нравившаяся ему, а он работал на строительстве дорог на асфальтоукладчике, стала казаться пресной и однообразной. И однажды, выйдя с работы, он неожиданно для себя направился на почту и дал телеграмму золотоискателям. А еще через несколько дней уже летел в Магадан.
Тундра поразила и заколдовала его своей необъятностью, лысыми верблюжьими горбами холмов, невероятной щедростью цветов, ягод, грибов, рыбы и еще чем-то неуловимым, что делает человека навсегда пленником этих мест. Через два года он обосновался на Колыме уже с семьей. Но жена затосковала в ледяные бесконечные зимние ночи по жаркому солнцу Кубани и стала уговаривать Самохина вернуться на материк. На большую землю. Он держался несколько лет. А потом пришло время пацанам идти в школу, и он сдался. Продержался год. А потом сорвался с бригадой в Якутию. Так они и жили: полгода вместе, полгода врозь, пока он с апреля по ноябрь мыл золото. А точнее сгребал его блестящим ножом скрепера на драгу. Двенадцать часов в кабине, а потом двенадцать часов абсолютной свободы.

Когда он возвращался в свой родной город, его чаще всего спрашивали, удается ли видеть самородки, какие они и привозил ли он драгметалл. И когда он совершенно не выражал интереса к разговору, его не понимали, считали, что он хитрит. А на самом деле, небось, уже стал подпольным миллионером. Иначе ради чего с теплого юга мотаться по северам. Что он мог им ответить? Да, порою из окна своего трактора он видел самородки величиной с фасолину, но они не вызывали у него ровным счетом никаких чувств. Другое дело, когда он замечал сколы дымчатого халцедона, крупный осколок прозрачного с кровавыми прожилками кварца, он тут же соскакивал на землю. Хватал поделочный камень, как величайшую ценность, тут же отмывал его от пыли или грязи в ручье, а потом долго и пристально всматривался в изгибы камня, в его темную или светлую глубину, глаза его теплели, он чему-то улыбался и был счастлив. Из тех двенадцати часов, что принадлежали ему, часа четыре-пять он урывал на сон, а остальное время бродил в резиновых сапогах по ручьям, по береговым осыпям в поисках интересных камней. Они стали его страстью. Заменяли ему женщин, мужскую дружескую компанию, телевизор, радио, книги. Товарищи по бригаде сначала подначивали его, потом привыкли и отстали. Домой он привозил, как правило, ящики камней. Для чего? Он не объяснил бы и сам. Разве объяснишь, зачем ты живешь, дышишь, переживаешь, любишь, страдаешь? Где этому всему объяснение?

Жена корила его: перед соседями стыдно. Чего ты камни везешь домой за семь тысяч верст? Самохин отмахивался и тащил свой груз в сарай. Когда зимой его одолевала скука, он один из ящиков притаскивал домой, ставил на стол. Извлекают по одному камню и любовался ими, вспоминая, где и когда, при каких обстоятельствах нашел его. Незаметно мальчики тоже пристрастились к его занятию, и жена уже без укора, а с неподдельным интересом спрашивала названия камней, признавала, что некоторые из них красивые, как, например, полосатые кремни, ониксы или агаты.

Когда пацаны подросли, жена поставила вопрос ребром: или ты будешь жить и работать дома, или развод. Пацанам, говорила жена, нужен отец. Одной с ними управляться трудно. Авдей принимал ее аргументы. Но мысль, что ему придется всю оставшуюся жизнь корпеть на ТЭЦ электриком или на асфальтоукладчике, была для него невыносима. Неизвестно, как он решил бы для себя эту дилемму, но тут грянули перемены в стране. И стало не до золота. Вообще никому ни до кого не было дела. И он вынужден был вернуться к старой профессии. Шло время, и он стал замечать, что стал раздражительней, а вечером уже не спешил домой, а вместе с товарищами по работе шел в кафе, где за кружкой пива они бесконечно обсуждали политические вопросы. Он никогда не вмешивался в них, полагая, что если ты реально не можешь повлиять на них, то какой смысл толочь воду? Он стал неразговорчив. Жена и подросшие сыновья порой за весь вечер не могли от него добиться ни одного слова. «Ма, наш отец, случаем, не того?» - спрашивали они, выразительно крутя пальцем у виска. Она отмахиваясь от них. А ночью, прижавшись к нему горячим телом, шепотом спрашивала: « Ну чего тебе не хватает? Сыновья растут покладистые. Я у тебя тоже не соль, правда, с деньгами напряженка. Так у кого ее нет? Что с тобой? Я же вижу, что тебе не по себе. Может, объяснишь?». Ну что он мог объяснить? Что ему не хватает ледяного дыхания Арктики, дрожащего с бледно-фиолетовыми бумажными лепестками колокольчика где-нибудь на крутосклоне у заснеженного ручья, ослепительной желтизны купальницы в остуженной луже, криков гусей, которые никак не поделят места гнездовий или не нарадуются своему возвращению на эту гиблую, настывшую за зиму негостеприимную землю, милее которой, однако, для них ничего нет.

Авдей со всех сторон чувствовал себя обманутым. Его обманула сторона, лишив его возможности мыть золото. Обманула жена, которая обещала всегда быть с ним заодно. Обманули сыновья. Он хотел видеть их студентами. А они смеялись над его желанием, утверждая, что учиться бессмысленно. Потому что в любой лавке продавец зарабатывает больше академика. Он пытался их убеждать, что смысл жизни не в одной зарплате. А в чем? - настойчиво спрашивали сыновья, и он не мог им толком ответить, что главное остаться человеком, быть кому-то нужным. Но это звучало так избито, что он молчал, а сыновья откровенно смеялись. У них были свои интересы, отличные от его. Они быстро становились самостоятельными и больше не нуждались не в его опеки, не в его советах. Жена зациклилась на детском саду, где работала воспитательницей, и, похоже, вспоминала о Самохине, когда только ложилась спать. На работе до него тоже никому не было дела. Работу он делал добросовестно. Никаких ЧП не случалось. А потому и Авдей как будто бы был и как будто его не было. Также было и со страной. Она была и ее не было. Это свобода была страшнее тюрьмы.
Что манило Авдея из дома, однозначно он не ответил бы и себе, не то что Безродному. Он смутно ощущал постоянную тревогу с тех пор, как страну сорвало с якорей. И то, что казалось незыблемым, вечным, рассыпалось в прах. И не за что было ухватиться. Все стало зыбким, ненадежным. Может быть, он хотел убедиться на Севере, что хоть что-то осталось нетленным. И он увидел это нетленное: океан в его бесконечности, покрытый ледяным панцирем. Обдутый всеми ветрами голый остров, такой же, каким он, вероятно, был и многие тысячи лет назад. И каким будет, когда не станет ни Безродного, ни Авдея, ни детей, ни правнуков.

За этими мыслями не заметил, как вышел к быстрому, совершенно прозрачному ручью, бегущему по блестящим округлым камням. Чуть выше змеился еще один ручей поменьше, и там, где он сливался с другим ручьем, вскипали небольшие бурунчики. Ручей делал крутой изгиб вместе с берегом. И здесь со стороны где стоял Авдей, тянулся галечник. В период интенсивного таяния снега или сильных дождей ручей раздувался и заливал галечник. Но сейчас он был свободен от воды. И Авдей подумал, что с этого галечника и надо взять первую пробу. Но затем решил сначала обследовать несколько долин, а потом уже браться за лопату и кайло. Он прихватил с собой блокнот, ручку с намерением отметить, где его прибор покажет наибольшее количество металла. Он оставил лоток на берегу вместе с лопатой, настроил прибор и не спеша пошел вверх по ручью. У него был достаточный опыт золотоискателя. К тому же он немало почитал специальной литературы, записок геологов, но все равно чувствовал себя Робинзоном. На берегу не было видно никаких следов человеческой деятельности, и это его радовало. Прибор, пока он не подошел к галечниковой косе, молчал. И Авдей реагировал на его молчание совершенно спокойно. Но стоило ему пройти несколько метров по косе, как прибор ожил и стал подавать сигналы. Они были достаточно слабые и говорили о наличии золотых песчинок. Но стоило ему приблизиться к вершине галечника, где сходились ручьи с двух противоположных долин, как прибор словно взбесился. И Авдей понял, что здесь, видно, есть неплохая россыпь. Он стал кружить по галечнику, внимательно прислушиваясь к звукам. И когда прибор показал всплеск стрелки на шкале и резко возросший звук в ушах, он не выдержал, достал из чехла саперную лопатку и вонзил ее в землю. Буквально через минуту-две он держал на ладони самородок величиною с большой боб. Авдей рассмеялся. Промыл его в ледяной воде, спрятал в кожаный кисет, сшитый для этого случая, и боясь, что не выдержит и начнет копать, в буквальном смысле сбежал с косы. Весь день он лазил по откосам, совался с прибором к самой воде и к вечеру, пройдя в общей сложности километров двадцать, увидел щетки породы, выходившие из земли. Они пересекали ручей и уходили дальше по крутому откосу ручья. Там, где они выбирали из воды, могло осесть немало золота. Это была азбука. И Авдей направился сразу к каменным зубьям, торчащим из воды. Прибор сразу запел, указывая, что здесь есть золото. И его немало. Авдей задрал голенища своих рыбачьих резиновых сапог и шагнул в воду между зубьями. Вода не доставала даже до колен. Он вернулся на берег, освободился от прибора, вооружился лопаткой и снова шагнул в воду, попытался зачерпнуть породу. Но лопатка была слишком мала, и он извлек только несколько галек и каменное крошево. Пожалел, что оставил лоток и лопатку внизу ручья. Но эта жалость было, как облачко на летнем небе. Мелькнуло, и нет. Он знал, что впереди у него три долгих месяца. И он еще успеет намыть свое золото. Он был еще далеко от избушки, когда заметил в набегающих сумерках свет. И понял, что это его пришел навестить Василий Безродный. И ускорил шаг.

- Ну что, отделение? - встретил его на пороге Безродный. - Показывай, что намыл.
- А я еще не мыл, - спокойно ответил Авдей.
- Заболел, что ли?
- Да нет. Чинил избу. Заготавливал плавник. Сегодня первый день вышел на разведку. Обследовал две долины.
- И что?
- Золотишко есть.
- Я это и без обследования знаю. Ты вот что. Собирайся и айда со мной. Ручей у меня знатный. Золотишко само в лоток лезет. Вот смотри, - Безродный достал кожаный кисет, разрезал и высыпал на ладонь горку золота. Тусклые лепешки размером с две копейки и крупинки, как зерна пшеницы. - А ведь это только начало! Пойдем со мной, нам на двоих - мыть не перемыть.

- Спасибо, но мы же договаривались. Вполне возможно, что здесь точно такое же золото. Я здесь столько сил и времени потратил на приведение избушки в порядок. Какой же смысл все начинать сначала? Неделю надо потратить, чтобы все перетащить. Стоит ли?

- Ну, смотри. Я от чистого сердца.

- Я знаю. Ну что, будем чай пить или водку?

- И то и другое, - рассмеялся безродный. - Так ты что, в день за все это время ни одной пробы не сделал? Не поверю.

- Разок капнул, - рассмеялся Авдей. И показал свой самородок.

- Смотри, чтобы не оказался единственным.

- Постараюсь, - ответил в Авдей, собирая на стол ужин.

И когда они подняли кружки за удачу, за стенами избушки стал нарастать какой-то шум. А потом они услышали птичьи крики и поняли, что это летят гуси.

- И какая их лихоманка тянет сюда? - спросил Безродный. Мало им что ли более теплых мест?

- А мы разве не такие, как эти гуси? - спросил Авдей. И они еще долго слушали птичьи крики. Долго говорили. А потом Авдей проводил в белую ночь своего спутника и верил, что впереди его ждет только удача. И еще много-много белых ночей. И еще он думал о том, что здесь, наедине с островом и океаном, может быть, он хоть на щепотку, на чуточку приблизиться к свету. А тьма хоть на капельку в нем, а значит и в мире, убавится.

Как показали последствия, это была наивная, недостижимая мечта. Однажды, где-то в самом конце августа, когда уже Арктика все чаще стала напоминать о себе ледяным дыханием, он увидел на рейде небольшое судно. С него высадилось несколько человек и отправилось по тропе, туда, где мыли золото Безродный и его товарищи. На секунду в сознании Авдея прозвучал тревожный звоночек: что это за люди и зачем они отправились к старателям? Но тревогу тотчас заглушили беспокойные голоса запоздалых птиц, спешащих на юг, и он подумал, как мало у него осталось времени, и нужно спешить, чтобы поработать еще какое-то время, пока не лег снег. И за промывкой породы он потерял счет дням. А когда спохватился, оказалось, что через день-два за ним, как уговаривались должен будет прийти корабль. Последний в этом сезоне. И когда он пришел, Авдей в первую минуту стал спешно собираться, хотя, по сути, все вещи были собраны и уложенные еще неделю назад, а потом поймал себя на мысли, что не хочет возвращаться на материк с его неразрешимыми проблемами. Хотя выжить на острове в суровую арктическую зиму было невозможно. И все равно он тянул время и медлил идти в бухту. А самое удивительное было в том, что партия, в которой работал Безродный, тоже не появлялась в бухте. Шло время, и он занервничал. Занервничали, похоже, и на судне. Стали стрелять осветительными ракетами. Когда и на этот сигнал никто не появился, Авдей ощутил противную ноющую боль в груди. Он вспомнил суденышко, которое в неурочный час почему-то вдруг обнаружилось в бухте, и только теперь ощутил настоящую тревогу. Он слышал раньше разговоры о бандах, которые стерегут старательские бригады и отнимают золото, чаще всего убивают золотоискателей, чтобы не оставить свидетелей. Авдей слабо верил этим слухам, хотя знал, проживя не один год на Севере, что там возможно все. А потому, взвалив тяжелый рюкзак, большую часть вещей он решил оставить здесь до следующего лета, почти бегом добрался до бухты, тяжело дыша, обливаясь потом и срывая сердце. Бросил рюкзак, убедившись, что его заметили с судна, и направился по тропе, туда, откуда почему-то не появлялся Безродный.

Картина, обнаруженная им, была страшной. Все старатели были убиты. Кто прямо у ручья, где промывали песок, другие у избушки. Убийцы ничего из вещей не тронули. Авдей понял, что их интересовало только золото. Он его не обнаружил ни крупицы... Потом дрожащими руками закурил и, придя немного в себя, стал стаскивать окоченевшие тела в избушку. Это всё, что он мог сделать. Выкопать могилу было невозможно из-за вечной мерзлоты. Камней, которыми можно было обложить тела, тоже нигде рядом не было. Оставалось одно: собрать тела в избушке и запереть. Что он и сделал. А потом, как после непосильной работы, медленно побрел по петляющей среди долины и звонков тропе к бухте. Он ни о чем связно не мог думать. Мысли перескакивали с предмета на предмет. И наконец, зашкалили на одном месте. На том, что если рухнула страна, рушится и человек. Ничто не происходит обособленно, само по себе. Все сцеплено нерасторжимой связью. Как же он этого не понял сразу! И что от беды, которая накрыла его страну, нигде не скрыться. Даже в ледовитом океане за тысячу верст от тех мест, где шла бессмысленная, отупляющая борьба за выживание одних и стычка других, как шакалов, за то, что еще не успели растащить. «А пошли они все, - неожиданно для себя сказал Авдей. Я не хочу туда. Не хочу. Даже мертвым. Лучше здесь сдохнуть. Где нет никаких иллюзий». О каком прибавление света думал он? В мире только прибывает тьмы и больше ничего.

Он притащился в гавань, взвалил на плечи рюкзак и медленно побрел в гору. С корабля с удивлением смотрели на безумца, который вместо того, чтобы взойти на судно, почему-то снова побрел в глубь острова. Они решили, что он от долгого пребывания в одиночестве подвинулся умом. И в общем, были недалеки от истины.


Виктор Богданов

Если Вы желаете оказать нашему изданию посильную материальную помощь, нажмите кнопку «Поддержать журнал», которую Вы увидите ниже, пожертвовав сумму, которую Вы посчитаете нужным. Благодарим заранее!
Поддержать журнал
ДЛЯ РАСПРОСТРАНЕНИЯ ПУБЛИКАЦИИ ПО СОЦИАЛЬНЫМ СЕТЯМ, ЖМИТЕ НА ЭТИ ЗНАЧКИ



Оставить комментарий:

Текст сообщения*
Защита от автоматических сообщений
Загрузить изображение